И так далее, и тому подобное, до бесконечности: его чертовы лекарства, его нью-йоркский рецепт, который самым наглым образом порвал этот хам, доктор Хоппер…
«Если бы я только мог взять его руками за глотку, не прекращая улыбаться, — думал Джон Лахли, — я бы повалил его на пол — он и пикнуть бы не успел. Я бы отрезал ему яйца и скормил бы по одному. Если только они у него есть. Должны быть: он говорил, что у него дети. Вот не повезло ублюдкам! Может, я только окажу им услугу, перерезав их отцу глотку и утопив его тело в Темзе. Интересно, что поделывает сейчас Альберт Виктор? Боже, уж лучше тысячу раз удовлетворить чертова недоумка, внука Виктории, чем слушать этого идиота. Он ведь туп как пень, этот Альберт Виктор, но что вытворяет своим здоровенным причиндалом… И, Бог свидетель, рано или поздно он станет королем Англии!»
Легкая, но довольная улыбка играла на узком лице Джона Лахли. Не каждый англичанин может похвастаться тем, что трахался с будущим монархом Британской империи. И уж тем более не каждый англичанин может указывать будущему королю, куда идти, что говорить и как себя вести, — ожидая при этом рабского повиновения. Тупее полена, прости его Господи, и кто, как не Джон Лахли, обвел его вокруг пальца.
Или, точнее, вокруг места, расположенного несколько ниже.
Альберт Виктор, державший свою бисексуальность в глубокой тайне — за исключением крайне узкого круга специфических знакомых, — пришел в восторг от физических… скажем, странностей Джона. Можно сказать, эта пара была создана друг для…
— Доктор?
Он зажмурился, потом открыл глаза и уставился на Джеймса Мейбрика, с трудом удерживая желание выхватить спрятанный в кармане револьвер и влепить ему пулю меж глаз.
— Да, мистер Мейбрик? — Ему удалось даже придать голосу вежливое звучание взамен убийственного.
— Я вот думал: может, вы могли бы подвергнуть меня месмерической операции?
На мгновение Лахли снова зажмурился, потом понял, что Мейбрик просит погрузить его в гипнотический транс с целью поставить диагноз его заболеваниям и произвести «хирургическую операцию месмерическими средствами». Глаза у Мейбрика слипались: начинало оказывать действие то средство, что дал ему Лахли.
— Что ж, в любой момент, когда захотите, сэр, — отвечал Лахли все с той же легкой улыбкой.
— Значит, вы считаете, есть еще надежда?
Улыбка Лахли сделалась увереннее.
— Надежда, мой дорогой сэр, есть всегда. — «Вот уж на что можно надеяться, так это на то, что тебя хватит апоплексический удар — прямо здесь, в трансе — и что ты избавишь мир от своей жалкой персоны». — Прошу вас, прилягте вот сюда, на кушетку, и не сопротивляйтесь действию лекарства и моего голоса.
Мейбрик с трудом оторвался от мягкого кресла, в котором провел последний час с лишним, излагая историю своей болезни. Он двигался так неуверенно, что Лахли пришлось помочь ему перейти на кушетку.
— Так, а теперь, мистер Мейбрик, представьте себе, что вы стоите на верхней площадке очень, очень длинной лестницы, спускающейся в темноту. С каждым вашим шагом вниз тело ваше становится все тяжелее и спокойнее, высвобождая разум. Спускайтесь, мистер Мейбрик, не спеша — ступенька за ступенькой, вниз, в спокойную и уютную темноту, теплую, ласковую, как материнские объятия…
Уже на двадцать пятой ступеньке м-р Джеймс Мейбрик, эсквайр, погрузился в глубокий транс, блаженно не реагируя почти ни на что.
— Вы слышите мой голос, мистер Мейбрик?
— Да.
— Очень хорошо. Вы были больны, мистер Мейбрик?
— Да. Очень болен. Так много разных симптомов, я даже не знаю, что болит сильнее.
«Ну что ж, это нам знакомо».
— Ладно, раз так, мистер Мейбрик, что беспокоит вас больше всего в настоящий момент?
Это был совершенно невинный вопрос, из тех, какие естественно задать пациенту, страдающему от нескольких недугов разом. Все, чего хотел Лахли, — это сузить круг симптомов, беспокоящих этого идиота, с тем, чтобы внушить в эту одурманенную отравой башку представление о том, что боль сделалась после сеанса слабее. Он не раз с успехом проделывал это с другими пациентами, страдавшими не столько от настоящей болезни, сколько от истерии и неврозов. Он давно уже с интересом следил за работами этого типа из Вены, д-ра Фрейда, и начал сам экспериментировать с…
— Эта сучка!
Джон Лахли едва не упал со стула. Одурманенное снадобьем лицо Мейбрика перекосилось от ярости.
— Это она беспокоит меня! Эта чертова сучка, она беспокоит меня больше всего на свете! Шлюха бессовестная! Она и ее хахаль! Богом клянусь, я убью их обоих, как убил ту маленькую грязную проститутку из Манчестера! Я вытряс из нее жизнь голыми руками, а сам все думал об этой сучке! Ну, не то чтобы это было слишком приятно, хотя, клянусь глазами ее бесстыжими, жаль, что это было неприятно! Я вытрясу жизнь из этой суки, ей-богу вытрясу, я взрежу ее своим ножом, и этот чертов Брирли, он еще поплатится за то, что трахал мою жену…
Довольно долго Джон Лахли, не в силах пошевелиться, с разинутым ртом слушал этого проклятого торговца хлопком. Ему просто не приходило в голову, что он может сделать в этой ситуации. С подобной жаждой убийства он еще в своей практике не сталкивался. Как он там говорил? «…убил эту маленькую грязную проститутку из Манчестера… вытряс из нее жизнь голыми руками…». Джон Лахли вздрогнул и повернулся в кресле. В прихожей его слуга отвечал какому-то нетерпеливому посетителю.
— Ваше высочество? Прошу вас, заходите! Что-то случилось, сэр?